улыбнулась мадам Екатерина, вставая навстречу. Не с той прекрасной дамой сравнил ее приемный сын.

— Придется мне помочь, — вздохнул Луи.

— Дети… вы понимаете, чем шутите?

— Мы не шутим, матушка, — сказал ее родной сын, серьезный как обычно, и второй добавил: — Мы знаем, что делаем.

Она — она не была уверена. В Дании никогда не правили священные короли. И у соседей. Род, за которым идут — такого много. Происхождение, что тянется за край человечьей истории — тоже случается и чаще, чем можно подумать. «Много странного делали асы» и не только они.

Нарушение порядка наследования опасно тем, что может вызвать смуту, но не более. Все дети льва равны друг другу. И если Господь волей своей наделит королевским даром побочного сына или женщину, значит, править рано или поздно станут они. И явленной воле лучше уступить рано, крови меньше будет, хотя можно и не уступать — ради сторонников, чести, доблести, добычи.

Аурелия — другая страна. Не только по обычаям своим, по костям другая. Нарушение правды — гибельно в любой земле, но здесь, может быть, особенно. А правда в том, что ее сын Жанно — ребенок от старшего брака.

Она всегда это знала. Почти всегда. С того дня, когда муж поведал ей все и передал на хранение брачный контракт. Дети слышали от чужих, и только после рассказа Жанно о засаде и резне на дороге, она поделилась с ними обоими. Два одинаковых свитка легли на стол. Тот, что адели выкрали у деда Луи. Тот, что покойный супруг передал мадам Екатерине.

— Есть и третий список. Я почти уверена, что он у Старого Анри.

— Старый Анри сможет им хоть подтираться, — махнул рукой Жанно, и объяснил, что намерен сделать немедля, в ближайшее воскресенье, за день до своего двадцать первого дня рождения.

Луи не удивился. Все-то у них было уговорено заранее, все улажено, как всегда. Таких прочных уз родства и братства не доводилось видеть мадам Екатерине и в отчем доме, а уж если речь шла о соперничестве за корону…

Воспротивилась сама принцесса-мать. Воспротивилась, и выслушала многое — об опасностях войны и необходимости единства, о надобности немедля, не упуская такой прекрасной возможности, отдалить от двора, а то и укоротить на головы особо дерзких франконских аделей, их подпевал и толедских интриганов. О том, как все удачно складывается. О том, что Жанно желает быть коннетаблем при брате, а корона ему на уши налезает и голову давит. О том, что смена королей приведет к двум войнам сразу — не смирится же Толедо с тем, что их принцессу, супругу Луи, выдали замуж за бастарда? Сотня доводов у них была, и по датским меркам хватило бы и одного «не желаю быть королем, а желаю быть прославленным воителем» со стороны Жанно, но тут была не Дания. Аурелия тут была.

Старого Анри де ла Валле они заставили. Старик в ночь перед церемонией просил у вдовствующей принцессы аудиенции и стоял перед ней на коленях, умоляя вмешаться, избавить его от богохульства. Велик был соблазн припомнить мучителю ее супруга все грехи. Принцесса устояла, хвала Деве.

— Как решили мои дети, так и будет. Я женщина, не подобает мне вмешиваться в дела короны, — улыбалась она, поднимая и усаживая просителя в кресло: негоже старым костям стучать по полу. — Не понимаю вас, господин граф. Не по вашей ли воле все свершается?

— Ваше Высочество, именем Матери Божией…

— Она была милостива к вам, господин граф. Ваши дети погибли в бою, по своему выбору и не от руки друг друга, как легко могло бы случиться с моими. Я бы остереглась испытывать Ее терпение. Кости легли как легли. Вы приложили к этому руку, теперь все, что мы с вами можем — молиться, чтобы сделанное устояло.

Она молится. Молится и сейчас. Дева Мария отняла у нее месть. Впрочем, Она всегда все делает к лучшему. Средний де ла Валле не глупее своих братьев, но куда менее честолюбив. Ему достаточно, что его королю хорошо служат, он не жаждет быть первым слугой сам. Согласен быть вторым.

Каменный узор держит крышу, часть его она сложила сама, но до сегодняшнего дня он не был завершен.

Теперь: Ришар фицОсборн, заговорщик

Иногда Ришар фицОсборн вспоминал, что его имя должно произноситься «Ричард». Случалось это редко, куда реже, чем, наверное, думалось, бедному маленькому Гордону, но случалось. Сегодня был как раз такой день. Сегодня фицОсборн смотрел на Его Светлость, следил за тем, как Гордон беззвучным шепотом докладывает обо всем, что имело случиться в последние несколько суток, и думал, что обошлось. Что ему — во второй раз в его жизни — не придется поднимать город, не придется бросать людей в мятеж. Небеса, радуйся, Мария, вмешались — не так явно, как в прошлый раз, не так громко. Но вмешались, сорвав дьяволу игру. Они и Его Светлость. Обошлось. Две трети фицОсборна были готовы возблагодарить Господа и особенно родившую Его громко и прилюдно. Одна, та самая, что хотела слышать себя через твердое глухое «ч», была разочарована. Это была бы крупная, золотая игра. На раз в жизни игра. И опять не состоялась.

— Мы сочли, что излишняя настойчивость в расспросах помешает сохранить его живым до вашего возвращения, — тихим убитым голосом излагает каледонец.

Его Светлость прочтет, конечно, верно: мы не были до конца уверены, что, заговорив, злоумышленник не обрушит нашу прекрасную, стройную и пришедшуюся по вкусу королю политическую версию. Не были до конца уверены, вот и затягивали допросы, и что даже не вполне удивительно, д'Анже был с нами солидарен. Хотя все мы на словах были очень грозны, очень негодовали и требовали поскорее прояснить истину.

— Он не творил и не заказывал малефициума, не прикасался к заколдованному предмету, однако же, предмет был отправлен среди прочих подарков из его дома, и до покупки его по приказу шевалье предмет был чист, — пересказывает Гордон протоколы. — Шевалье де Сен-Круа мог бы выступать свидетелем, но он отказывается говорить и чинит препоны следствию.

Да, формально шевалье де Сен-Круа можно в чем-то обвинить лишь бессовестным произволом, а произвола тут чинить никто не хочет. Вот только шевалье не просто не желает защитить себя от страшных обвинений, он держится так, словно безоговорочно виновен, и этот парадокс не удается разрешить ни уговорами, ни пыткой. Не касался, не заказывал — и молчит. Что-то скрывает? Кого-то покрывает? Как тут не подумать не на врага, а на ближний круг?

Его Светлость